Хвак - О`Санчес

Стена затрещала, обдала Хвака струей каменной пыли и рухнула, вывалилась наружу. Внутрь тоже посыпались булыжники, способные отдавить даже медвежью лапу, но Хвак успел отскочить.

– А-пчхи!

– Будь здоров, повелитель.

– Ура-а! О, Джога, смотри: ни зазубринки! А нам теперь и возвращаться не надо, здесь можем выйти наружу… Не, сюда не стоит, тут этот… склон крутоват… Ладно, к тропинке вернемся. Так теперь, слышишь, Джога, я теперь… Они теперь… Посмотрим еще, кто кого!..

– О чем ты говоришь, повелитель, или о ком?

– Да о богах, о ком! Я тогда как махну секирой! Я ему точно в шею метил, а он как ударит мечом – у меня и секира вдребезги! А теперь – ну-ка попробуй!

– Э, э, э!.. Не пугай меня, повелитель! Ну не собираешься же ты… Остынь!

– А чего – и померяюсь, коли нужда придет! Я им хорошо все запомнил! Особенно, как они тебя ко мне обманом подпустили! Хуже всех этот Ларро! Знаешь, как он меня мечом в шею тыкал? И ногой меня пинал!..

– Во-первых, не пинал, а попирал стопою…

– Какая мне разница! Я этого Ларро тоже… это… попру!..

– Повелитель, я тебя умоляю! Прекрати! Ну хотя бы вслух не произноси, накликаем же!.. Все хорошо теперь, все просто замечательно, повелитель! Отвлекись от забот! Ты лучше ответь мне честно: так уж я тебе опостылел?

– Ты-то? Ого-го! Знаешь, Джога, я день и ночь с этой мыслью живу, что во мне кто-то посторонний сидит! Дорого бы я дал, чтобы выковырнуть тебя со всеми твоими потрохами: пинка под зад – и полетел обратно к своим богам!

– Ты же знаешь, что сие невозможно. Впрочем, вопрос цены… Насколько дорого, Хвак, ты был бы готов уплатить, чтобы от меня избавиться? Твоя собственная жизнь вполне подойдет: умри – и разойдемся!

Тем временем, несмотря на жаркие речи, Хвак успел подвесить секиру на пояс, отряхнуть с рубашки и портков каменную пыль, с этой же целью он оббил шапку о предплечье и вышел из пещеры на свежий воздух. День был в разгаре, но при каждом выдохе изо рта шел пар, словно зимой или поздней осенью. Никого не было поблизости, и, как всегда в таких случаях, Хвак и демон беседовали вслух: в один рот, но на два голоса. Последнее предложение – помереть и тем самым расстаться, прозвучало чуть более хрипло, с привизгами, потому что говорил не человек, а демон.

Хвак собрался, было, ответить Джоге пояростнее и погромче, он покраснел, как клубень растения рогари, надулся… и обратно сдулся, вместе со смехом выпуская из себя остатки гнева.

– Э, нет! Ишь! У, какой хитрый! Ну, Джога, ты и пройда! Нет, лучше жить, да тебя за пазухой терпеть, чем помирать. Слушай, а почему так холодно? Это колдовство, или что? Смотри: день, солнце, вон – зелень, а зябко! И скользко на тропе! Вот как брякнусь вниз, тогда узнаешь! Ух, далеко лететь, высотища-то какая! Когда мы сюда поднимались, я вниз не особо смотрел, все мысли про секиру были, а теперь – вон! И красиво!

– Брякнешься – подхватим, повелитель. Я же тебе объяснял: мы довольно высоко поднялись по склону горы, а в горах всегда холодно, даже летом, чем выше, тем холоднее. Снега на солнце подтаивают, превращаясь в воду, а вода на холодной земле немедленно подмерзает и становится льдом – волшебство и колдовство тут ни при чем, это природа так устроила. Ну а лед скользкий! Вот и все ответы на твои… гм… немудрящие вопросы.

– Я и без тебя знаю про снег, лед и воду, у нас дома каждый год зима. Но только непонятно: мы же высоко поднялись, к солнцу поближе, дак, а тут наоборот холоднее. Почему такое?

– Хм… А ведь я не знаю, повелитель, почему! Устроено так с начала времен и неукоснительно соблюдается, что в горах всегда к зиме поближе. Хоть здесь, хоть на западе. Единственно, что дальше к югу иначе.

– А что к югу? Почему иначе?

– Если очень далеко зайти, за дальние южные пределы… мне доводилось бывать в тех краях, повелитель, то там без разницы – лето ли, зима, всегда там лютая стужа, всегда снег и лед, что внизу, что наверху. Может быть, внизу малость потеплее, но эту малость не всяким глазом и заметишь. На дальнем же севере внизу, в долинах, всегда лето, а наверху, в горах…

– То есть, это как – всегда лето? И зимой лето?

– И зимой. Трава, солнце, круглый год ящерные коровки пасутся… выбирай любую, режь, кушай, панцири не тверже гхоровой шкурки!..

– Что-то не верится… Ты уж прости, Джога, но это вранье, чтобы круглый год лето и чтобы ящеры на зиму не укочевывали. Не домашние которые.

Джога словно бы издевательски захихихикал у Хвака в голове, но Хвак стерпел, ожидая от демона дальнейших убеждений.

– А ты задумывался, повелитель, куда и зачем кочуют ящеры и птеры, на зиму глядя, если всюду одинаково? Им ведь тепло надобно. А ты задумывался, повелитель, над самой простейшей в мире мыслью, доступной даже тебе: если в некоторых местах может быть холодно жарким летом, как например здесь, на Шапке Бога, то отчего бы не существовать местам, где всегда тепло, даже зимой?

– Нет. Не задумывался как-то, все недосуг было.

– Но теперь-то у тебя не жизнь, а сплошной досуг, землю ведь ты не пашешь больше? Вот и думай.

– И это так. Спасибо, Джога. Ты, все-таки, умный и толковый демон. С тобой это… полезно. Я это… тоже стараюсь думать. И красотой любуюсь. Как хорошо, оказывается, мир с высоты разглядывать! Смотри, мы выше облака, Джога!

– И еще как полезно, повелитель! Но я хочу вина, повелитель. Очень много вина я хочу! Круженцию, кувшинчик, бочечку – но я не жмот, я готов их пить бок о бок с тобою, повелитель. А паче того – жрать хочу! И… изнываю без женщин. Пора нам, повелитель, двигаться в обжитые края. Снега, понимаешь, склоны какие-то, сапоги то и дело скользят… Бр-р-р… И что тут может быть красивого, повелитель? Тем более, что все ценное мы отсюда извлекли. Коли у нас с тобою есть желания, чтобы им потакать, здоровье, чтобы их выдерживать, деньги, чтобы их оплачивать, силы, чтобы добывать их, без оглядки на другую силу…

– Я тоже голодный! Ладно. Сначала пойдем на север, проверим твои россказни о лете. Потом на юг, поглядим насчет вечного льда. Потом к океану…

– Океан будет у нас по пути, не минуем.

– Здорово, коли так!

– Но харчевня, повелитель, ты забыл про…

– Через харчевню, само собой, ничего я не забыл! А после океана пойдем на запад, потом… потом будет видно. И поплясать, Джога, я без плясок соскучился!

Обоз пылит по дороге, небольшой обоз, движется медленно, с частыми остановками на постоялых дворах. Он выглядит несколько странным для постороннего взгляда, однако, мало ли странностей можно встретить на бесконечной имперской дороге? В обозе том три телеги, одна дорожная кибитка, несколько верховых лошадей… Ну и люди, разумеется. Сразу видно, что все в этом маленьком караване подчиняется женщине, едущей в кибитке. Она молода, красива, очень бледна и очень надменна! И надменность сия не удивительна ничуть, если знать сокровенное: молодая женщина – верховная жрица Уманы, богини подземных вод, восхитительно звонкий титул ее – «Высочайшая», второй по значимости среди поклоняющихся Умане, второй – в пределах целой империи! Но с недавних дней и этот титул кажется ей тесен, ибо она едет на церемонию-посвящение: прежняя владычица главного храма богини Уманы, святейшая Изуки находится при смерти и с нетерпением ждет, когда прибудет преемница ее, высочайшая Малани, поднимется к ней, расцелуется и освободит свою старую наставницу и повелительницу от тяготы земных страданий… Назначенное время пришло для обеих, оно одно и то же, соткано из тех же веков, лет, месяцев, дней и мгновений, но – ах… какое же разное для каждой из них… Высочайшая Малани спешит, вся ее гордая душа рвется вперед, туда, к тайному храму богини, где ее ждут… Но нельзя торопиться, ибо запрещено торопиться, нарушая строгую последовательность обрядов и обычаев, установленных в незапамятные времена самою богиней. Богиня сурова, служение ей в титуле верховной жрицы – дело очень непростое, в жертву ошеломляющей власти приходится отказываться от многого, в том числе и от скромных радостей земных… Поэтому высочайшая Малани смиряет свое нетерпение и в последний раз отдается удовольствиям суеты мирской. Занавеска в кибитке всегда полуоткрыта, потому что жрице любопытен этот жалкий мирок, ползущий ей навстречу по имперской дороге, всегда возле десницы ее гибкий и прочный хлыст – каждодневный источник радости – ибо ей пока еще не возбраняется лично хлестать провинившихся приближенных. Дорожный наряд ее чересчур ярок и открыт, одеваться так вызывающе гораздо более пристало трактирной девке, нежели могущественнейшей жрице, но и это скромное удовольствие высочайшая Малани – навеки обреченная оставаться девой, не знающей восторга любви и плотских утех – упускать не намерена: то и дела на сей наряд клюют неосторожные путники, уже не раз и не два, за время пути, некоторые поплатились жизнью за невольное свое святотатство… Видеть, как похоть очередного болвана сменяется предсмертным ужасом – это радость, гораздо более сладкая, нежели…